Русская литература XIX века отмечена феноменальным явлением: творчество целого ряда крупных писателей, таких, как Н. А. Некрасов, А. И. Герцен, М. Е. Салтыков-Щедрин, характеризуется синтезом идей и образов православного христианства и революционного просветительства. Это явление представляет огромный интерес, поскольку в нем своеобразно выразилась сложность и напряженность духовной жизни русского общества середины XIX века, не сводимой только к расколу и голой антитезе идей православия и просветительства. Революционные призывы к мятежу и бунтарству в творчестве революционеров парадоксальным образом сочетаются со страстным желанием гармонии и душевного согласия. Этот синтез имеет глубокие национальные корни, философские и эстетические традиции.
Творчество Некрасова периода 1840-1850-х годов ― его лирика, поэмы, особенно “Тишина”, стоящая на пороге перед созданием больших поэм, содержит целый массив тем, образов, мотивов, связанных с религиозными идеями, с текстом Библии. И это требует объяснения, поскольку является отражением мироощущения и эстетики поэта.
Интерес Некрасова к христианской традиции в искусстве необычайно ярко сказался в раннем творчестве и практически предопределил важнейшие центры его этики и эстетики. Стихи раннего Некрасова, собранные в книге “Мечты и звуки”,погружены в стихию романтических и религиозных образов, обнаруживающих связь с русской и европейской элегической традицией. Этот момент, а именно то, что религиозная стихия поэзии Некрасова с самого начала связана с традициями русской и европейской романтической лирики, окажется необычайно важным для поэта во все эпохи его творчества.
Жилякова Э. М., 1998
Элегическая традиция открывала возможности создания образа рефлектирующего лирического героя, психологически тонко обрисованного, но самое главное ― делало открытым лирический источник для исповедальности, создавало “идеалистическую” территорию духа, защищая ее от диктата социального детерминизма.
Хорошо известное и многими отмеченное наблюдение, что молодой Некрасов подражал романтикам, а особенно Жуковскому и Гюго 1 (целый ряд стихотворений: “Ангел смерти”, “Встреча душ”, “Истинная мудрость” ― прямой аналог текстам Жуковского), в аспекте поставленной проблемы приобретает особую значимость. Некрасов не просто разрабатывал тематику русской и европейской поэзии ― “тайны вселенной”, “воздушный путь”, “встреча душ” и т. д. Формировались его философско-нравственные ценности, закладывались основы художественного мышления, которые, с так называемым преодолением романтизма, не покидают его поэтического мира, напротив, определяют особую тональность, стилистику, напряженность исповедального тона, связанного с вечным исканием Бога и справедливости. Д. С. Мережковский, говоря о религиозности Некрасова, указал на генетическую предопределенность ее как качества поэта русской культуры 2 .
На страницах ранней лирики Некрасова намечается своеобразный диалог просветительских и религиозных идей, где основой и связующей их является этика христианства, определившая важнейшие центры как просветительства (философии, идеологии), так и православной религии. Этот неоднозначный диалог, включающий как момент согласия, так и резкого противоречия в важнейших позициях, обернется в лирике зрелого Некрасова глубочайшими драматическими коллизиями и высочайшими художественными открытиями.
1 Комментарий к Полному собранию сочинений и писем Н. А. Некрасова // Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1981. Т. 1. С. 640-666; Вацуро В . Э . К литературной истории стихотворения Некрасова “Землетрясение” // Некрасовский сборник, V. Л., 1973. С. 276-280; Прозоров Ю . М . Книга Некрасова “Мечты и звуки” и русская романтическая поэзия // Влияние творчества Н. А. Некрасова на русскую поэзию. Ярославль, 1978. С. 3-14; Пайков Н . Н . О поэтической эволюции раннего Некрасова // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX ― начала XX века. Ярославль, 1982. С. 3-23; Эйхенбаум Б . М . Некрасов // Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1968. С. 35-74.
2 Мережковский Д . С . Две тайны русской поэзии // Мережковский Д. С. В тихом омуте. М., 1991. С. 424.
В духе романтической традиции поэзия раннего Некрасова сосредоточена вокруг проблемы самоопределения человека. На первом плане оказался вопрос о душе, поставленный в философско-религиозном ракурсе. Вопрос о душе рассматривается в контексте главных альтернатив раннего Некрасова: душа и тело, Бог и человек, небо и земля. Душа у Некрасова неизменно противостоит телу и олицетворяет в человеке идеальную сторону его существования ― душа всегда обращена к Богу. В такой постановке проблемы сказалось национальное своеобразие русской литературы с ее культом сердечности, душевности (“Мысль”, “Смерти”, “Разговор”).
Одно из самых ранних стихотворений “Мысль” (1838) строится как философская аллегория на резком контрасте “дряхлого мира” и “жизни молодой”. Смерть рассматривается не в ее трагическом смысле для конкретной человеческой судьбы, а как переход к иному, небесному, высшему существованию. В одноименном стихотворении лирический герой, обращаясь к смерти, умоляет ее явиться не в часы “злого духа”, когда “послушен ум, как низкий раб, и ничего в нем нет святого”, не в часы “сердечных бурь и мятежей”, а в момент духовного просветления: “Я близок к небу ― смерти время!” 3
Однако при очевидном господстве религиозно-романтическойконцепциидушивраннихстихотворенияхНекрасовапросматривается и другая тенденция ― заинтересованность поэта волнениями и радостями жизни. Программным является стихотворение “Разговор” (1839), построенное на диалоге Души и Тела. Как романтик, идеалист, мыслящий религиозно и возвышенно, Некрасов отдает предпочтение Душе, которая скорбит и гневается по поводу нечестивых желаний Тела. Партия Души написана в высоком одическом тоне. Но при том, что Тело “бездейственностью губит” “мой светлый ум,мой чистый дар, мой дух”, лирическая партия Тела отличается тоже энергией убеждения, вдохновением и взволнованностью:
Есть упоенье в вихре танца,
В игре, обеде и вине
И в краске робкого румянца
Любимой девы при луне. (1, 269)
На уровне интонационного строя диалог звучит на паритетных началах, тем самым художественная форма уравновешивает
______________________
3 Некрасов Н . А . Полное собрание сочинений и писем:В 15 т. Л., 1981. Т. 1. С. 189. В дальнейшем все цитаты даются по данному изданию с указанием в скобках тома и страницы.
и запросы духа и бренной жизни, а некрасовская позиция обретает сложность и неоднозначность.
Высшее место в нравственно-философской системе раннего Некрасова занимает Бог. Образ идеального, прекрасного всегда соотносим с Христом, с картиной рая, наделенной библейскими деталями: “тихая вечерь молитв и вдохновений”, “и тишина торжественного лета, И говор вод, И пенье соловья, И над землей витающая птица, И в небесах горящая денница” (1, 223).
В лирике раннего Некрасова особенно сильна элегическая традиция, в русле которой создан тип лирического героя ― всегда угрюмого, отверженного, одинокого. Основу психологического рисунка во множестве его вариантов составляет драматизм понимания героем несовершенства земной жизни, а потому невозможности жить по заповедям Христа, он разрывается между божественным идеалом и холодом жизни (“сердце обморозил”). Развитие сюжета стихотворения “Изгнанник” строится на драматическом разрыве между существованием “сына праха” в стране “лазурной полуземного бытия”, куда однажды дивным образом попала его душа ― и страданиями, на которые обречен он, теперь “сын веры”, в “дольнем мире” среди страданий и житейских битв. Наставляет и утешает лирического героя “посланное ему провидение”. Слова, произнесенные “незримым голосом”, ― это по существу нравственный кодекс, заповедь православного христианина, выраженная поэтическим словом:
Но ты железными цепями
Окуй волненье мрачных дум,
Не доверяй души сомненью,
За горе жизни не кляни,
Молись святому провиденью
И веру в господа храни. (1, 197)
Элегическая традиция сочетается у Некрасова, подобно Жуковскому, с балладной и одической. Подключение к элегической интонации других размывает унылую монотонность лирического героя. На смену страданию и смирению приходят радость, тихое ликование, не чуждое христианству и особенно воспринятое, как и идея долга, просветителями. Стихотворение “Встреча душ”, построенное на балладной основе, по сюжету, ритму, смешанной интонации печали и радости, таинственной торжественности и юмора, соотносимо со “Светланой” Жуковского. Изящество стиля, создающее ощущение легкости, призрачности эфирного пространства, по которому
“струйкой света что-то мчится по воздушному пути”, подчинено созданию особого лирического настроения ― идеальности, грациозности, радости обретения родной души. Лексический состав стихотворения определяют мотивы полета (“воздушный путь”, “лет торжественный чуть слышен”,“размах легких крыл”), света (“жемчужная риза”, “струйка света”, “край лазурный”, “пламень нового сиянья”, “светлое”, “золотая”, “сиянье огнецветное”), любви (“приветно”, “блаженства луч”, “пленясь красами”, “бескорыстная любовь”, “счастье чистыми лучами”). Возвышенно-романтическая лексика сопряжена со словесной стихией религиозной сферы: Бог, молитва, риза, обеты, светлый эфир, венец, муки. Другое стихотворение 1839 года “Поэзия” исполнено внутренней динамики и радостной энергии, в нем звучат мотивы гетевской “Богини Фантазии” в переводе Жуковского. Так изнутри развернутой христианско-религиозной концепции пробиваются тенденции, свойственные просветительскому пониманию человека. Не случайно в стихах Некрасова используются античные образы. И хотя в “Днях благословенных” (1839) воспоминание о “днях многоотрадных промелькнувшей юности” возникает на “миг”, все произведение пронизано светом и надеждой, а рядом с “бледною Дианой” соседствует “юная Светлана”. В других стихотворениях при описании счастливого былого или мгновений творческого озарения оживают в текстах “буйный Вакх”, “любимец Аполлон”.
За поэтическим синтезом христианского и античного текста стоит некрасовская концепция истории и культуры. Человек 30-х годов, воспитанный на романтических традициях, Некрасов в стихотворении “Колизей” обнаружил интерес к философским проблемам истории. Романтическая концепция исторического развития, в основе которой лежали просветительские идеи Гердера, французских энциклопедистов, оказалась родственной раннему Некрасову и выразилась в истолковании античности как колоссального этапа, предшествовавшего христианству. Образ Древнего Рима и Колизея предстает в стихотворении в величии (“великая картина”, “краса величавая”, “исполинский труд”, “слава искусству и древним умам!”, “ты крупная буква на темной скрижали прошедших столетий”) и в руинах (“былого величья могила”, “скелет, безобразный урод”, “ужасен упадок”). История Колизея и Рима видится как философская модель судьбы человека и человечества в его расцвете и на закате жизни. В последней части стихотворения в исповеди самого Колизея развивается
мысль о наказании Рима за “гибельную славу”, за жестокость нравов:
Страдало добро, ликовало тиранство,
Реками лилась христианская кровь. (1, 204)
На страницах ранней лирики Некрасова развернулся спор по проблеме веры и неверия, о возможности или невозможности “надменным умом” разгадать загадку бытия. В ряде стихотворений (“Истинная мудрость”, “Непонятная песня”, “Загадка”) Некрасов развивает концепцию божественного происхождения и смысла жизни. В сонете “Загадка” поэт, описывая картину царящего над миром покоя, заинтересован не столько живописанием пейзажа, сколько размышлением о величии всего, созданного высшей силой:
Непостижимою святынею
Пред нами, без речей,
Небо круглою равниною
Блещет в ризе из лучей.
Что же там за далью синею,
Далью, видной для очей,
Где слито оно с пустынею
Днем и в сумраке ночей? (1, 252)
Библейский образ “зерна” поставлен в вершине стихотворения как ответ на вопрос о “чудной тайности” природы:
И постигнутые крайностью,
Видим только мы одно,
Что мир создан не случайностью,
Есть начальное зерно… (1, 252)
Теоретическим и одновременно страстным, глубоко полемичным трактатом поэта является стихотворение “Истинная мудрость”. По содержанию и напряженности спора с просветительским рационализмом “Истинная мудрость” близка “Невыразимому” Жуковского.
Не все постигнул ум надменный,
Не все светло для мудреца,
Есть много таин во вселенной,
Ключи которых у творца. (1, 209)
Земным умом измерить бога,
Постигнуть тайны бытия, ―
Нет, это дерзко, это много,
Нет, это доля не твоя! (1, 210)
С вопросом о божественном начале бытия у Некрасова связано решение центральной нравственно-философской проблемы ― самоопределение человека в мире, содержание его
позиции, его философия жизни. В соответствии с религиозно-православными принципами идеальное существование человека Некрасову представляется как полная гармония человека с миром, цельность, способность возвысить душу и выйти из страданий преображенным и примиренным. Заканчивая стихотворение “Истинная мудрость”, Некрасов определяет программу жизненной судьбы человека как путь бесконечного совершенствования души в вере. Тема веры ― одна из самых волнующих поэта:
Нет славы в дерзком покушенье
Непостижимое постичь! (1, 211)
Некрасов в целом ряде стихотворений рассматривает рефлексию, сомнения, мятежность как проявление “духа нечистого”, “духа порочного”, демона, растлевающего душу:
Чудны, страшны эти речи!
Часто им внимает ум
И от каждой этой встречи
Больше в сердце мрачных дум.
Дух коварный искушенья
Ими душу окружит
И мятежное сомненье
В чистом сердце поселит. (1, 217)
Стихотворение “Сомнение” построено на резком контрасте двух различных состояний человека в его отношении с миром ― в положении гармонии, блаженства, и в ситуации “мятежного сомнения”. Описание этих состояний показательно для характеристики этической позиции поэта и особенностей его лирики. Представление об идеале обусловлено, с одной стороны, религиозной идеей Творца, который создал мир прекрасным, а с другой ― ярко выраженным представлением о духовных возможностях человека. Образ “роскошного жизни пира” Некрасов создает с помощью пейзажа, получающего благодаря библейским, фольклорным, а также классицистическим и романтическим деталям символический смысл как выражение нравственного и эстетического идеала:
Ты начал жить. Роскошен жизни пир,
На этот пир ты позван для блаженства,
Велик, хорош, изящен божий мир,
Обилен всем и полон совершенства.
Лазурь небес, безбрежный океан,
Дремучий бор, так пышно разодетый,
Седой зимы сердитый ураган,
И тишина торжественная лета… (1, 223)
Вторая часть стихотворения представляет собой детальнейшую психологическую разработку состояний духовного смятения и процесса опустошения личности, поддавшейся демону сомнения:
С ним страшно жить, беседовать грешно
Все осквернит нечистое сомненье
И скует грудь холодом могил
Тебя смутят тревожные мечты
Ни красоты природы, ни искусства ―
Ничто души убитой не займет
И грудь зальет ревнивою тоской.
Ты проклянешь безумную любовь
На сердце вновь и хлад и пустота
Мир для тебя в пустыню обратится… (1, 232)
Не случайно возникает апокалиптическая тема возмездия. В стихотворении “Землетрясение” (1839) конец света наступает как наказание “пышному городу” за грехи, за “отсутствие святого, господство одного порочного и злого”. Стихотворение построено как цикл, части которого контрастно сменяют друг друга, рисуя картины нарастающей порочности и безмятежности людей и одновременно зреющего в недрах земли страшного им наказания. И только ужас потряс и заставил город покаяться в том,
Что буйно, безумно грехом торговали
И бога-творца забывали не раз ―
Пред ним все смирились и песнь о прощенье
Послали к всесильному богу-царю. (1, 232)
Таким образом, в ранней лирике Некрасова, основанной на христианских этических принципах и одновременно впитавшей в себя просветительские представления о человеке, не без влияния романтической лирики, сформировался нравственный и эстетический идеал поэта, важнейшей чертой которого являлось чувство долга (идея жертвенности) и страстная устремленность к чувству гармонии с миром, полноты и целостности бытия. В стихотворении, написанном десятилетие спустя, Некрасов создал портрет “Музы юности” своей:
Так помню, истощив напрасно
Все буйство скорби и страстей,
Смирялась кротко и прекрасно
Вдруг Муза юности моей.
Слезой увлажнены ланиты,
Глаза поникнуты к земле,
И свежим тернием увитый
Венец страданья на челе… (1, 158)
В лирике Некрасова 1840-1850-х годов сохранился устойчивый интерес к религиозным образам и мотивам. Обусловлено это было углубляющимся демократизмом поэта. Характер обращения Некрасова к религиозному материалу явился отражением особого качества философско-этической и общественной позиции, свойственной революционным разночинцам: их творчество проникнуто христианскими идеями братства 4 . Демократизм Некрасова питается и восходит к народному идеалу рая как блаженству бедных, сирых, обиженных. Задача глубокого воссоздания быта и духа народа диктовала принципы и приемы изображения религиозной стихии крестьянского сознания.
Наиболее распространенными в лирике являются два элегических сюжета: это тема неизбывных страданий и тема нравственного возрождения через обращение к Богу, тоска по идеалу. Развитие их включается в религиозный контекст, сопряженный с народными представлениями об истинной жизни. Таково знаменитое стихотворение 1854 года “Влас”, которое приковало к себе внимание Ф. М. Достоевского, посвятившего ему целую статью “Дневника писателя” 5 . Тип героя ― народного заступника в стихотворениях о Белинском, “Поэт и Гражданин”, в поэме “Несчастные” создается Некрасовым с прямой ориентацией на образ Христа 6 .
Особую остроту в лирике 1850-х годов получает мотив драматического разлада в духовном мире лирического героя. Психологический диссонанс отражает кризис, который диктовался требованиями попранного чувства социальной справедливости, необходимостью преступить законы, на которых
___________________
4 Лебедев Ю . В . Н. А. Некрасов и русская поэма 1840-1850 годов. Ярославль, 1971. С. 122-126; О некоторых этических истоках поэзии Н. А. Некрасова // Ф. М. Достоевский. Н. А. Некрасов. Л., 1974. С. 128-138; Скатов Н . Н . Поэты некрасовской школы. Л., 1968. С. 77-76; Скатов Н . Н . Некрасов. М., 1994. С. 18-19, 27, 37; Морозов Н . Г . Народно-этические идеалы в стихотворении Н. А. Некрасова “Песня Еремушке” // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX ― начала XX века. Ярославль, 1981. С. 78-87.
5 Старикова Е . В . Достоевский о Некрасове // Н. А. Некрасов и русская литература. М., 1971. С. 302-308.
6 Скатов Н . Н . Некрасов. С. 387.
основана христианская этика. Одно из центральных произведений 1850-х годов ― “Муза” (1852) ― исполнено глубочайшего драматизма. Внутренний смысл стихотворения не только в горечи противопоставления двух Муз ― “ласково поющей и прекрасной” и “другой, неласковой и нелюбимой” (за этим контрастом просматриваются и социальные и эстетические коллизии), но и в том, что идея мятежа, мщения (“буйным языком в сообщники свои звала господень гром!”), необходимые и неизбежные в мире “темного Насилия и Зла”, оказываются мучительными, разрушительными для самого человека:
В душе озлобленной, но любящей и нежной
Непрочен был порыв жестокости мятежной.
Слабея медленно, томительный недуг
Смирялся, утихал… и выкупалось вдруг
Все буйство дикое страстей и скорби лютой
Одной божественно-прекрасною минутой ,
Когда страдалица, поникнув головой,
“Прощай врагам своим!” ― шептала надо мной… (1, 100)
Так на новой почве глубокого социального детерминизма и реализма явственно звучали мелодии раннего Некрасова.
Введение христианских образов в поэтический текст Некрасова имеет несколько уровней. Помимо прямого использования религиозных мотивов, сюжетов, выражающих непосредственно авторскую идею, очень важен уровень, где библейское “слово” становится художественным символом, а содержание произведения, идея автора является в процессе мифологического наполнения текста. В этом отношении необычайно интересна поэма “Тишина” (1857).
Лиро-эпическая поэма “Тишина” ― итог глубоких раздумий Некрасова о судьбе России. “Длинные стихи, исполненные любви (не шутя) к Родине”, были написаны после длительного пребывания в Европе. Эпический сюжет поэмы связан со Севастопольской кампанией, с итогами Крымской войны ― великого подвига и великих страданий русского народа. Эпический замысел требовал художественного решения. Очень значительна в этом плане рецензия Некрасова 1855 года “Осада Севастополя, или таковы русские”, посвященная разбору книги “бедного писаки”, где рассказывается “один из эпизодов колоссальной эпопеи ― смерти адмирала Корнилова, ― эпопеи, развязка которой находится еще в руках судеб” (11, кн. 2, 127). Далее, говоря о возможностях воссоздания эпопеи, подобной Севастопольской, Некрасов вспоминает
“Илиаду” и цитирует отрывок из поэмы Гомера 7 . Некрасовская рецензия отразила момент размышлений поэта об эпической художественной традиции. При создании своей поэмы, в которой Некрасов обратился к событиям общенациональной значимости, поэт находит свои эпические, национальные традиции и формы, важнейшая из которых ― библейская, позволившая равно выявить и лирическую и эпическую природу поэмы.
В основу лирического сюжета положен библейский мотив возвращения блудного сына домой:
Я твой. Пусть ропот укоризны
За мною по пятам бежал,
Не небесам чужой отчизны ―
Я песни родине слагал! (4, 51)
В процессе эпического описания русской послевоенной жизни (картины успокоения и одновременно напряженного ожидания перемен) и переживаний лирического героя возникает образ особого духовного состояния тишины, заключающего в себе и окаменелость, остановку и божественный момент ощущения глубокой причастности человека общему миру ― своей родине, народу, природе, человечеству 8:
Над всей Россией тишина…
Глубина и многозначность этого образа хорошо была освоена Некрасовым с юности, когда он эпически широко рисовал картину “тишины торжественного лета” или писал о страшной тишине земли перед роковым возмездием (“тихо, все тихо, молчит”) или изображал счастливое мгновение соединения родных душ (“лет торжественный чуть слышен”).
Символический смысл названия поэмы корреспондирует к библейскому образу тишины. В Евангелии от Матфея, от Марка и от Луки повторяется мотив наступающей великой тишины после деяний Иисуса.
От Матфея: “Другой же из учеников Его сказал Ему: Господи! позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус сказал ему: иди за Мною, и предоставь мертвым погребать своих мертвецов. И когда вошел Он в лодку, за Ним последовали ученики Его. И вот сделалось великое волнение на море, так что лодка покрывалась волнами; а Он
____________________
7 Скатов Н . Н . Некрасов и Тютчев // Н. А. Некрасов и русская литература. М., 1971. С. 253-255.
8 Лебедев Ю . В . Н. А. Некрасов и русская поэма 1840-1850 годов. С. 104-134; Скатов Н . Н . Некрасов. С. 163-166, 190-193.
спал. Тогда ученики Его, подойдя к Нему, разбудили Его и сказали: Господи! спаси нас; погибаем. И говорит им: чтó вы так боязливы, маловерны? Потом, встав, запретил ветрам и морю, и сделалась великая тишина ” (8:21-26).
От Марка: “И встав Он запретил ветру и сказал морю: умолкни, перестань. И ветер утих, и сделалась великая тишина ” (4:39).
От Луки: “Но Он встав запретил ветру и волнению воды; и перестали, и сделалась тишина ” (8:24).
Образ “великой тишины” традиционен для русской литературы. Жуковский начинался с “Оды. Благоденствия России”, открывавшейся строками:
Откуда тишина златая
В блаженной северной стране?
Элегические мотивы и образ тишины сопряжены у Некрасова с одической интонацией “Медного всадника” 9 . “Тишина” Некрасова создавалась и в контексте русского романа, где мотив тишины с его библейской родословной означает две стороны русской жизни: тишина как страшная неподвижность, сон, дрема и тишина как состояние, полное великой тайны вечного бытия. Тому образец “Сон Обломова” (1849), с которым так естественно сравнить эстетику Некрасова в его поэме. Строки “Как ни тепло чужое море, Как ни красна чужая даль” перекликаются с текстом “Обломова”: “Что за чудный край! Нет, правда, там моря, нет высоких скал, гор и пропастей…” 10 А далее Гончаров открывает читателю в этой тишине две стороны русской и всечеловеческой жизни: “Тихо и сонно все в деревне; невозмутимая тишина ― все как будто вымерло … Воцарилась мертвая тишина . Наступил час всеобщего послеобеденного сна” (4, 114). ― “Настали минуты всеобщей , торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы…” (4, 118).
Эпический сюжет поэмы тесно увязан с лирическим, в котором главным является мотив покаяния, но покаяния полного не раскаяния, а умиления: “Я в умилении посылаю всему привет”, “я внял … я детски умилился…”, “лови минуту умиленья”. Здесь видна не только романтическая традиция
___________________
9 Эйхенбаум Б . М . Указ. соч. С. 63.
10 Гончаров И . А . Собрание сочинений: В 8 т. М., 1979. Т. 4. С. 101. В дальнейшем все цитаты даются на это издание с указанием в скобках тома и страницы.
(Жуковский, Баратынский), но и житийная, требующая именно такого состояния умиления и успокоения. Обращение поэта к “храму” венчается мотивом покаяния:
Храм воздыханья, храм печали ―
Убогий храм земли твоей:
Тяжеле стонов не слыхали
Ни Римский Петр, ни Колизей!
Сюда народ, тобой любимый,
Своей тоски неодолимой
Святое бремя приносил ―
И облегченный уходил!
Войди! Христос наложит руки
И снимет волею святой
С души оковы, с сердца муки
И язвы с совести больной… (4, 52)
Описание храма переходит в молитву лирического героя:
Я внял… я детски умилился…
И долго я рыдал и бился
О плиты старые челом,
Чтобы простил, чтоб заступился,
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетенных, бог скорбящих,
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарем! (4, 52)
“В известном и очень простом смысле эти стихи Некрасова, ― пишет Н. Н. Скатов, ― может быть, самые религиозные стихи в русской поэзии. Или иначе: стихи с самой большой силой выразившие стихию изначальной русской религиозности, самые стихийные стихи” 11 . Действительно, само сочетание поэтических “библейских” пар (“скудный алтарь”, “бог угнетенных”, “бог скорбящих”) с ритмическими повторами и анафорами рождает целый комплекс идей социального, эстетического, философского плана. Это так. Но одновременно рождается и развивается, как магия музыки, заклинания, энергия нового поэтического качества, неопределяемая, многозначная и глубинная, как бы воссоздающая сам момент веры ― духовного порыва, состояния не ума, а души. Это очень важный момент, позволяющий ставить вопрос о глубинных духовных связях Некрасова с народом на уровне веры, истинной христианской духовности. В этом плане очень важен финал поэмы:
_____________________
11 Скатов Н . Н . Некрасов. С. 178.
Скорей туда ― в родную глушь!
Где пахарь любит сокращать
Напевом труд однообразный.
Его ли горе не скребет? ―
Он бодр, он за сохой шагает.
Без наслажденья он живет,
Без сожаленья умирает.
Его примером укрепись,
Сломившийся под игом горя!
За личным счастьем не гонись
И богу уступай ― не споря… (4, 56)
Через год Тургенев напишет “Дворянское гнездо”, где словами Лаврецкого ― “смириться перед народной правдой” ― повторит в романе глубину философских раздумий поэта Некрасова.
“Тишина” явилась духовным и художественным прологом больших эпических поэм потому, что Некрасов во всей глубине постиг и выразил смысл христианских принципов, по которым жил народ и которые были священны для самого поэта с первых стихотворных опытов: Некрасов понял их как высший, всечеловеческий гуманизм.
Предметы теряли свою форму; все сливалось сначала в серую, потом в темную массу. Пение птиц постепенно ослабевало; вскоре они совсем замолкли, кроме одной какой-то упрямой, которая, будто наперекор всем, среди общей тишины одна монотонно чирикала с промежутками, но все реже и реже, и та наконец свистнула слабо, незвучно, в последний раз, встрепенулась, слегка пошевелив листья вокруг себя... и заснула. Все смолкло. Одни кузнечики взапуски трещали сильнее. Из земли поднялись белые пары и разостлались по лугу и по реке. Река тоже присмирела; немного погодя и в ней вдруг кто-то плеснул еще в последний раз, и она стала неподвижна. Запахло сыростью. Становилось все темнее и темнее. Деревья сгруппировались в каких-то чудовищ; в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно из чудовищ переходит с своего места на другое, и сухой сучок, кажется, хрустит под его ногой. На небе ярко сверкнула, как живой глаз, первая звездочка, и в окнах дома замелькали огоньки. Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце живее вспыхивает страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли, и когда... в Обломовке все почивают так крепко и покойно. - Пойдем, мама, гулять, - говорит Илюша. - Что ты, бог с тобой! Теперь гулять, - отвечает она, - сыро, ножки простудишь; и страшно: в лесу теперь леший ходит, он уносит маленьких детей. - Куда он уносит? Какой он бывает? Где живет? - спрашивает ребенок. И мать давала волю своей необузданной фантазии. Ребенок слушал ее, открывая и закрывая глаза, пока, наконец, сон не сморил его совсем. Приходила нянька и, взяв его с коленей матери, уносила сонного, с повисшей через ее плечо головой, в постель. - Вот день-то и прошел, и слава богу! - говорили обломовцы, ложась в постель, кряхтя и осеняя себя крестным знамением. - Прожили благополучно; дай бог и завтра так! Слава тебе, господи! Слава тебе, господи! Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стороне, где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса, где текут реки меду и молока, где никто ничего круглый год не делает, а день-деньской только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Там есть и добрая волшебница, являющаяся у нас иногда в виде щуки, которая изберет себе какого-нибудь любимца, тихого, безобидного - другими словами, какого-нибудь лентяя, которого все обижают, - да и осыпает его ни с того ни с сего разным добром, а он знай кушает себе да наряжается в готовое платье, а потом женится на какой-нибудь неслыханной красавице, Милитрисе Кирбитьевне. Ребенок, навострив уши и глаза, страстно впивался в рассказ. Нянька или предание так искусно избегали в рассказе всего, что существует на самом деле, что воображение и ум, проникшись вымыслом, оставались уже у него в рабстве до старости. Нянька с добродушием повествовала сказку о Емеле-дурачке, эту злую и коварную сатиру на наших прадедов, а может быть, еще и на нас самих. Взрослый Илья Ильич хотя после и узнает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц, хотя и шутит он с улыбкой над сказаниями няни, но улыбка эта не искренняя, она сопровождается тайным вздохом: сказка у него смешалась с жизнью, и он бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка. Он невольно мечтает о Милитрисе Кирбитьевне; его все тянет в ту сторону, где только и знают, что гуляют, где нет забот и печалей; у него навсегда остается расположение полежать на печи, походить в готовом, незаработанном платье и поесть на счет доброй волшебницы. И старик Обломов и дед выслушивали в детстве те же сказки, прошедшие в стереотипном издании старины, в устах нянек и дядек, сквозь века и поколения. Няня между тем уже рисует другую картину воображению ребенка. Она повествует ему о подвигах наших Ахиллов и Улиссов, об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Колечище прохожем, о том, как они странствовали по Руси, побивали несметные полчища басурманов, как состязались в том, кто одним духом выпьет чару зелена вина и не крякнет; потом говорила о злых разбойниках, о спящих царевнах, окаменелых городах и людях; наконец переходила к нашей демонологии, к мертвецам, к чудовищам и к оборотням. Она с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни, созданную нашими гомеридами тех туманных времен, когда человек еще не ладил с опасностями и тайнами природы и жизни, когда он трепетал и перед оборотнем, и перед лешим, и у Алеши Поповича искал защиты от окружающих его бед, когда и в воздухе, и в воде, и в лесу, и в поле царствовали чудеса. Страшна и неверна была жизнь тогдашнего человека; опасно было ему выйти за порог дома: его, того гляди, запорет зверь, зарежет разбойник, отнимет у него все злой татарин, или пропадет человек без вести, без всяких следов. А то вдруг явятся знамения небесные, огненные столпы да шары; а там, над свежей могилой, вспыхнет огонек, или в лесу кто-то прогуливается, будто с фонарем, да страшно хохочет и сверкает глазами в темноте. И с самим человеком творилось столько непонятного: живет-живет человек долго и хорошо - ничего, да вдруг заговорит такое непутное, или учнет кричать не своим голосом, или бродить сонный по ночам; другого ни с того ни с сего начнет коробить и бить оземь. А перед тем как сделаться этому, только что курица прокричала петухом да ворон прокаркал над крышей. Терялся слабый человек, с ужасом озираясь в жизни, и искал в воображении ключа к таинствам окружающей его и своей собственной природы. А может быть, сон, вечная тишина вялой жизни и отсутствие движения и всяких действительных страхов, приключений и опасностей заставляли человека творить среди естественного мира другой, несбыточный, и в нем искать разгула и потехи праздному воображению или разгадки обыкновенных сцеплений обстоятельств и причин явления вне самого явления. Ощупью жили бедные предки наши; не окрыляли и не сдерживали они своей воли, а потом наивно дивились или ужасались неудобству, злу и допрашивались причин у немых, неясных иероглифов природы. Смерть у них приключалась от вынесенного перед тем из дома покойника головой, а не ногами из ворот; пожар - от того, что собака выла три ночи под окном; и они хлопотали, чтоб покойника выносили ногами из ворот, а ели все то же, по стольку же и спали по-прежнему на голой траве; воющую собаку били или сгоняли со двора, а искры от лучины все-таки сбрасывали в трещину гнилого пола. И поныне русский человек среди окружающей его строгой, лишенной вымысла действительности любит верить соблазнительным сказаниям старины, и долго, может быть, еще не отрешиться ему от этой веры. Слушая от няни сказки о нашем золотом руне - Жар-птице, о преградах и тайниках волшебного замка, мальчик то бодрился, воображая себя героем подвига, - и мурашки бегали у него по спине, то страдал за неудачи храбреца. Рассказ лился за рассказом. Няня повествовала с пылом, живописно, с увлечением, местами вдохновенно, потому что сама вполовину верила рассказам. Глаза старухи искрились огнем; голова дрожала от волнения; голос возвышался до непривычных нот. Ребенок, объятый неведомым ужасом, жался к ней со слезами на глазах. Заходила ли речь о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в неволе у чудовища, или о медведе с деревянной ногой, который идет по селам и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную ногу, - волосы ребенка трещали на голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны. Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: "Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет" и т.д.; когда медведь входил наконец в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на лежанке, подле няни. Заселилось воображение мальчика странными призраками; боязнь и тоска засели надолго, может быть навсегда, в душу. Он печально озирается вокруг и все видит в жизни вред, беду, все мечтает о той волшебной стороне, где нет зла, хлопот, печалей, где живет Милитриса Кирбитьевна, где так хорошо кормят и одевают даром... Сказка не над одними детьми в Обломовке, но и над взрослыми до конца жизни сохраняет свою власть. Все в доме и в деревне, начиная от барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, - все трепещут чего-то в темный вечер: всякое дерево превращается тогда в великана, всякий куст - в вертеп разбойников. Стук ставни и завыванье ветра в трубе заставляли бледнеть и мужчин, и женщин, и детей. Никто в крещенье не выйдет после десяти часов вечера один за ворота; всякий в ночь на пасху побоится идти в конюшню, опасаясь застать там домового. В Обломовке верили всему: и оборотням и мертвецам. Расскажут ли им, что копна сена разгуливала по полю, - они не задумаются и поверят; пропустит ли кто-нибудь слух, что вот это не баран, а что-то другое, или что такая-то Марфа или Степанида - ведьма, они будут бояться и барана и Марфы: им и в голову не придет спросить, отчего баран стал не бараном, а Марфа сделалась ведьмой, да еще накинутся и на того, кто бы вздумал усомниться в этом, - так сильна вера в чудесное в Обломовке! Илья Ильич и увидит после, что просто устроен мир, что не встают мертвецы из могил, что великанов, как только они заведутся, тотчас сажают в балаган, и разбойников - в тюрьму; но если пропадает самая вера в призраки, то остается какой-то осадок страха и безотчетной тоски. Узнал Илья Ильич, что нет бед от чудовищ, а какие есть - едва знает, и на каждом шагу все ждет чего-то страшного и боится. И теперь еще, оставшись в темной комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей, в детстве зароненной в душу тоски; смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером. Далее Илья Ильич вдруг увидел себя мальчиком лет тринадцати или четырнадцати. Он уж учился в селе Верхлеве, верстах в пяти от Обломовки, у тамошнего управляющего, немца Штольца, который завел небольшой пансион для детей окрестных дворян. У него был свой сын, Андрей, почти одних лет с Обломовым, да еще отдали ему одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому и никто любимого пирожка не испечет ему. Кроме этих детей, других еще в пансионе пока не было. Нечего делать, отец и мать посадили баловника Илюшу за книгу. Это стоило слез, воплей, капризов. Наконец отвезли. Немец был человек дельный и строгий, как почти все немцы. Может быть, у него Илюша и успел бы выучиться чему-нибудь хорошенько, если б Обломовка была верстах в пятистах от Верхлева. А то как выучиться? Обаяние обломовской атмосферы, образа жизни и привычек простиралось и на Верхлево; ведь оно тоже было некогда Обломовкой; там, кроме дома Штольца, все дышало тою же первобытною ленью, простотою нравов, тишиною и неподвижностью. Ум и сердце ребенка исполнились всех картин, сцен и нравов этого быта прежде, нежели он увидел первую книгу. А кто знает, как рано начинается развитие умственного зерна в детском мозгу? Как уследить за рождением в младенческой душе первых понятий и впечатлений? Может быть, когда дитя еще едва выговаривало слова, а может быть, еще вовсе не выговаривало, даже не ходило, а только смотрело на все тем пристальным немым детским взглядом, который взрослые называют тупым, оно уж видело и угадывало значение и связь явлений окружающей его сферы, да только не признавалось в этом ни себе, ни другим. Может быть, Илюша уж давно замечает и понимает, что говорят и делают при нем: как батюшка его, в плисовых панталонах, в коричневой суконной ваточной куртке, день-деньской только и знает, что ходит из угла в угол, заложив руки назад, нюхает табак и сморкается, а матушка переходит от кофе к чаю, от чая к обеду; что родитель и не вздумает никогда поверить, сколько копен скошено или сжато, и взыскать за упущение, а подай-ка ему не скоро носовой платок, он накричит о беспорядках и поставит вверх дном весь дом. Может быть, детский ум его давно решил, что так, а не иначе следует жить, как живут около него взрослые. Да и как иначе прикажете решить ему? А как жили взрослые в Обломовке? Делали ли они себе вопрос: зачем дана жизнь? Бог весть. И как отвечали на него? Вероятно, никак: это казалось им очень просто и ясно. Не слыхивали они о так называемой многотрудной жизни, о людях, носящих томительные заботы в груди, снующих зачем-то из угла в угол по лицу земли или отдающих жизнь вечному, нескончаемому труду. Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись, как огня, увлечения страстей; и как в другом месте тело у людей быстро сгорало от вулканической работы внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле. Не клеймила их жизнь, как других, ни преждевременными морщинами, ни нравственными разрушительными ударами и недугами. Добрые люди понимали ее не иначе, как идеалом покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятными случайностями, как-то: болезнями, убытками, ссорами и между прочим трудом. Они сносили труд как наказание, наложенное еще на праотцев наших, но любить не могли, и где был случай, всегда от него избавлялись, находя это возможным и должным. Они никогда не смущали себя никакими туманными умственными или нравственными вопросами; оттого всегда и цвели здоровьем и весельем, оттого там жили долго; мужчины в сорок лет походили на юношей; старики не боролись с трудной, мучительной смертью. а, дожив до невозможности, умирали как будто украдкой, тихо застывая и незаметно испуская последний вздох. Оттого и говорят, что прежде был крепче народ. Да, в самом деле крепче: прежде не торопились объяснять ребенку значения жизни и приготовлять его к ней, как к чему-то мудреному и нешуточному; не томили его над книгами, которые рождают в голове тьму вопросов, а вопросы гложут ум и сердце и сокращают жизнь. Норма жизни была готова и преподана им родителями, а те приняли ее, тоже готовую, от дедушки, а дедушка от прадедушки, с заветом блюсти ее целость и неприкосновенность, как огонь Весты. Как что делалось при дедах и отцах, так делалось при отце Ильи Ильича, так, может быть, делается еще и теперь в Обломовке. О чем же им было задумываться и чем волноваться, что узнавать, каких целей добиваться? Ничего не нужно: жизнь, как покойная река, текла мимо их; им оставалось только сидеть на берегу этой реки и наблюдать неизбежные явления, которые по очереди, без зову, представали пред каждого из них. И вот воображению спящего Ильи Ильича начали так же по очереди, как живые картины, открываться сначала три главные акта жизни, разыгрывавшиеся как в его семействе, так у родственников и знакомых: родИны, свадьба, похороны. Потом потянулась пестрая процессия веселых и печальных подразделений ее: крестин, именин, семейных праздников, заговенья, разговенья, шумных обедов, родственных съездов, приветствий, поздравлений, официальных слез и улыбок. Все отправлялось с такою точностью, так важно и торжественно. Ему представлялись даже знакомые лица и мины их при разных обрядах, их заботливость и суета. Дайте им какое хотите щекотливое сватовство, какую хотите торжественную свадьбу или именины - справят по всем правилам, без малейшего упущения. Кого где посадить, что и как подать, кому с кем ехать в церемонии, примету ли соблюсти - во всем этом никто никогда не делал ни малейшей ошибки в Обломовке. Ребенка ли выходить не сумеют там? Стоит только взглянуть, каких розовых и увесистых купидонов носят и водят за собой тамошние матери. Они на том стоят, чтоб дети были толстенькие, беленькие и здоровенькие. Они отступятся от весны, знать ее не захотят, если не испекут в начале ее жаворонка. Как им не знать и не исполнять этого? Тут вся их жизнь и наука, тут все их скорби и радости: оттого они и гонят от себя всякую другую заботу и печаль и не знают других радостей; жизнь их кишела исключительно этими коренными и неизбежными событиями, которые и задавали бесконечную пищу их уму и сердцу. Они с бьющимся от волнения сердцем ожидали обряда, пира, церемонии, а потом, окрестив, женив или похоронив человека, забывали самого человека и его судьбу и погружались в обычную апатию, из которой выводил их новый такой же случай - именины, свадьба и т.п. Как только рождался ребенок, первою заботою родителей было как можно точнее, без малейших упущений, справить над ним все требуемые приличием обряды, то есть задать после крестин пир; затем начиналось заботливое ухаживанье за ним. Мать задавала себе и няньке задачу: выходить здоровенького ребенка, беречь его от простуды, от глаза и других враждебных обстоятельств. Усердно хлопотали, чтоб дитя было всегда весело и кушало много. Только лишь поставят на ноги молодца, то есть когда нянька станет ему не нужна, как в сердце матери закрадывается уже тайное желание приискать ему подругу - тоже поздоровее, порумянее. Опять настает эпоха обрядов, пиров, наконец свадьба; на этом и сосредоточивался весь пафос жизни.. Потом уже начинались повторения: рождение детей, обряды, пиры, пока похороны не изменят декорации; но ненадолго: одни лица уступают место другим, дети становятся юношами и вместе с тем женихами, женятся, производят подобных себе - и так жизнь по этой программе тянется беспрерывной однообразною тканью, незаметно обрываясь у самой могилы. Навязывались им, правда, порой и другие заботы, но обломовцы встречали их по большей части с стоическою неподвижностью, и заботы, покрутившись над головами их, мчались мимо, как птицы, которые прилетят к гладкой стене и, не найдя местечка приютиться, потрепещут напрасно крыльями около твердого камня и летят далее. Так, например, однажды часть галереи с одной стороны дома вдруг обрушилась и погребла под развалинами своими наседку с цыплятами; досталось бы и Аксинье, жене Антипа, которая уселась было под галереей с донцем, да на ту пору, к счастью своему, пошла за мочками. В доме сделался гвалт: все прибежали, от мала до велика, и ужаснулись, представив себе, что вместо наседки с цыплятами тут могла прохаживаться сама барыня с Ильей Ильичом. Все ахнули и начали упрекать друг друга в том, как это давно в голову не пришло: одному - напомнить, другому - велеть поправить, третьему - поправить. Все дались диву, что галерея обрушилась, а накануне дивились, как это она так долго держится! Начались заботы и толки, как поправить дело; пожалели о наседке с цыплятами и медленно разошлись по своим местам, настрого запретив подводить к галерее Илью Ильича. Потом, недели через три, велено было Андрюшке, Петрушке, Ваське обрушившиеся доски и перила оттащить к сараям, чтоб они не лежали на дороге. Там валялись они до весны. Старик Обломов всякий раз как увидит их из окошка, так и озаботится мыслью о поправке: призовет плотника, начнет совещаться, как лучше сделать - новую ли галерею выстроить или сломать и остатки; потом отпустит его домой, сказав: "Подь себе, а я подумаю". Это продолжалось до тех пор, пока Васька или Мотька донес барину, что вот-де, когда он, Мотька, сего утра лазил на остатки галереи, так углы совсем отстали от стен и, того гляди, рухнут опять. Тогда призван был плотник на окончательное совещание, вследствие которого решено было подпереть пока старыми обломками остальную часть уцелевшей галереи, что и было сделано к концу того же месяца. - Э! Да галерея-то пойдет опять заново! - сказал старик жене. - Смотри-ка, как Федот красиво расставил бревна, точно колонны у предводителя в дому!А солнце уже опускалось за лес; оно бросало несколько чуть-чуть теплых лучей, которые прорезывались огненной полосой через весь лес, ярко обливая золотом верхушки сосен. Потом лучи гасли один за другим; последний луч оставался долго; он, как тонкая игла, вонзился в чащу ветвей; но и тот потух.
Предметы теряли свою форму, все сливалось в серую, потом в темную массу. Пение птиц постепенно ослабевало; вскоре они совсем замолкли, кроме одной какой-то упрямой, которая, будто наперекор всем, среди общей тишины, одна монотонно чирикала с промежутками, но все реже и реже, и та, наконец, свистнула слабо, незвучно, в последний раз, встрепенулась, слегка пошевелив листья вокруг себя… и заснула.
Все смолкло. Одни кузнечики взапуски трещали сильнее. Из земли поднялись белые пары и разостлались по лугу и по реке. Река тоже присмирела; немного погодя и в ней вдруг кто-то плеснул еще в последний раз, и она стала неподвижна. <…>
На небе ярко сверкнула, как живой глаз, первая звездочка, и в окнах дома замелькали огоньки.
Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы…»
Внимание обращено на главное, отражены наиболее существенные явления: солнце и его рефлексы на реке, на верхушках деревьев; туман над рекой и лугом; постепенное наступление темноты - сливаются предметы; смолкают птицы, затихает река - наступает «всеобщая торжественная тишина». И отдельные детали, и само изменение пейзажа подчинено единой и определенной задаче.
Пейзаж Чехова строится иначе.
«Было уже темно; сильно пахло вечерней сыростью и собиралась всходить луна. На чистом, звездном небе было только два облака и как раз над нами: одно большое, другое поменьше; они одинокие, точно мать с дитятею, бежали друг за дружкой в ту сторону, где догорала вечерняя заря.
<…> сквозь решетку ограды были видны река, заливные луга по ту сторону и яркий, багровый огонь от костра, около которого двигались черные люди и лошади <…>
На реке и кое-где на лугу поднимался туман. Высокие, узкие клочья тумана, густые и белые, как молоко, бродили над рекой, заслоняя отражения звезд и цепляясь за ивы. Они каждую минуту меняли свой вид, и казалось, что одни обнимались, другие кланялись, третьи поднимали к небу свои руки с широкими поповскими рукавами, как будто молились…» («Страх»).
В картине летнего вечера даны не только черты, которые можно назвать определяющими для нее (чистое, звездное небо, туман на реке, вечерняя заря). Едва ли не большее место занимают предметы, которые как бы не обязательны - или совсем, или в таких точных подробностях: два облака, о которых сообщается, что одно маленькое, другое большое и которые бегут друг за дружкой, как «мать с дитятею» (указано точно, куда); огонь костра на лугах; причудливые формы клочьев тумана, похожих то на обнимающихся, то на молящихся, и т. д.
У Тургенева случайное, принадлежащее данному моменту - проявление существенного. Заяц в зеленях, запоздалые жаворонки - важные признаки сезона, наблюдение фенолога.
У Чехова временные, неожиданные детали пейзажа - совсем другого качества. Это - собственно случайное. То, что клочья тумана были похожи на «руки с широкими поповскими рукавами», явление случайное в полном смысле, возникшее в этот вечер - и никогда больше. Это наблюдение, не поддающееся никакой систематике.
Обобщенный пейзаж может быть нарисован без точно обозначенной позиции описывающего. Именно таков пейзаж Тургенева и Гончарова. В нашем примере из «Обломова» показатель невыдержанности фокуса - такая подробность: «и та, наконец, свистнула слабо, незвучно, в последний раз, встрепенулась, слегка пошевелив листья вокруг себя». Реальный наблюдатель не может увидеть это издали, да еще в лесу, сливающемся «в темную массу». Изображенная картина дана с некоей неопределенной точки зрения.
Другое дело - пейзаж чеховский. В сложившейся чеховской художественной системе природный мир не может быть изображен без реального наблюдателя, положение которого в пространстве точно определено. Во второй период творчества Чехова это - персонаж (см. гл. II), в третий - персонаж и повествователь (см. гл. III).
Перед наблюдателем картины природы на первый план выступают детали не всегда главные; все зависит от расположения наблюдательного пункта, настроения наблюдающего и т. п.
Герой рассказа «Верочка», городской житель, видящий лунный летний вечер «чуть ли не в первый раз в жизни», замечает в нем прежде всего необычное, фантастическое:
«Промежутки между кустами и стволами деревьев были полны тумана, негустого, нежного, пропитанного насквозь лунным светом и, что надолго осталось в памяти Огнева, клочья тумана, похожие на привидения, тихо, но заметно для глаза ходили друг за дружкой поперек аллей. Луна стояла высоко над садом, а ниже ее куда-то на восток неслись прозрачные туманные пятна. Весь мир, казалось, состоял только из черных силуэтов и бродивших белых теней, а Огнев, наблюдавший туман в лунный августовский вечер чуть ли не в первый раз в жизни, думал, что он видит не природу, а декорацию, где неумелые пиротехники, желая осветить сад бенгальским огнем, засели под кусты и вместе со светом напустили в воздух и белого дыма».
В первой главе «Убийства» о лесе сказано только, что он едва освещен луной и издает «суровый, протяжный шум» - лишь это замечает герой, полный страшных предчувствий. Не ясна даже степень реальности картин, данных в его восприятии: «Матвей оглянулся, но уже не было ни саней, ни мужика, как будто все это ему примерещилось… »
Герой «Дома с мезонином» о доме Волчаниновых скажет что он «белый и с террасой».
Пейзаж производит ощущение легкого наброска, сде-данного сразу, по первому мгновенному впечатлению. В дочеховской литературе это могло бы служить не более чем натурным этюдом, который должен быть в мастерской переписан и обобщен.
Природа у Чехова дана во временных, постоянно новых состояниях, которые она сама ежесекундно творит: облачко, которое скоро уйдет, лунный свет, отражающийся в лампадке или бутылочном осколке, яркожелтая полоса света, ползущая по земле, блики солнца на крестах и куполах, непонятный звук, пронесшийся по степи. Пейзаж Чехова запечатлевает трепетный, меняющийся облик мира.
Предметное построение пейзажа подчиняется общим принципам использования вещи в художественной системе Чехова.
Последний вид текста, роль предмета в котором нужно рассмотреть, - характеристика персонажа. Этот вид повествования по самой своей сути должен включать вещи только строго отобранные, говорящие о существенных сторонах внешнего и внутреннего облика героя. Кроме того, характеристика выключена из фабульного движения и повествовательного времени, не принадлежит никакой ситуации и посему должна быть свободна от ситуационных предметов.
Поэтому особенно любопытно, подчиняется ли этот вид текста общему случайностному принципу отбора предметов.
В рассказе «Володя большой и Володя маленький» героиня характеризуется таким образом: «Рита, кузина госпожи Ягич, девушка уже за тридцать, очень бледная, с черными бровями, в pince-nez, курившая папиросы без передышки даже на сильном морозе; всегда у нее на груди и на коленях был пепел. Она говорила в нос, растягивая каждое" слово, была холодна, могла пить ликеры и коньяк, сколько угодно, и не пьянела, и двусмысленные анекдоты рассказывала вяло, безвкусно. Дома она от утра до вечера читала толстые журналы, обсыпая их пеплом, или кушала мороженые яблоки».
Последняя подробность (отметим, что дана она в предельно конкретной форме: «мороженые») никак не ста-новится в один ряд с остальными, имеющими весьма определенный смысл.
Дело не в том, что эта подробность мелка. В понятие «крупной» и «мелкой» детали в художественной системе вкладывается значение иное, чем в эмпирической действительности; масштаб художественный несоотносим с масштабом реальным. Дело в том, что подробность эта не значима ни социально (как pince-nez, папиросы), ни портретно-психологически (как бледность, черные брови, произношение в нос, толстые журналы и т. п.). Она - знак того же случайностного изображения, которое мы видели в других видах текста.
Настали минуты всеобщей, торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум, жарче кипят поэтические думы, когда в сердце живее вспыхивает страсть или больнее ноет тоска, когда в жестокой душе невозмутимее и сильнее зреет зерно преступной мысли и когда… в Обломовке все почивают так крепко и покойно.
Вопросы и задания:
1. Выразительно прочитайте текст. Из какого произведения он взят, кто автор?
2. Определите стилистическую принадлежность текста, докажите свою точку зрения.
3. Определите стилистическую роль однородных членов
4. Найдите в тексте слова устаревшей лексики, подберите к ним синонимы из современного русского языка .
5. Какое состояние природы и человека передает автор, используя безличные предложения? Найдите в тексте и прокомментируйте их стилистическую роль.
1. – получаемые оценки моих знаний и умений справедливы;
2. – уроки заставляют меня думать и размышлять;
3. – учитель помогает мне понять и осваивать материал;
4. – мне понятно изложение материала учителем;
5. – на уроках я узнаю много нового;
6. – у нас с учителем уважительные отношения.
Приложение
По творчеству
Перед учащимися выпускных классов стоит несколько задач. Во-первых, надо вспомнить ранее изученный литературный материал, во-вторых, уметь логично, доказательно и грамотно построить свою работу, проявив умение мыслить, оценивать, обобщать и приводить примеры. Ученик на экзамене должен показать, насколько глубоко он понял, а не только запомнил содержание произведения, как умеет использовать критические материалы, посвященные этому произведению, насколько самостоятельно может дать оценку тому или иному литературному явлению. Данные материалы составлялись самими учащимися для взаимного обучения.
Карточка №1
«Наполеоновская проблема» центральная нравстве...но (психологическая) проблема романа «Герой нашего времени». Это проблема крайнего индивидуализма и эгоизма. Человек отказ..вающийся судить себя по тем(же) законам по которым судит окружающих теряет нравствен..ые ориентиры утрачивает критерии добра и зла. Печорин не только несет (не) счастья другим но и сам (не) счастен.
1. Что такое индивидуализм? Чем он отличается от эгоизма? (Для ответа используйте толковый словарь).
2. Можно ли согласиться с тем, что Печорин отказывается судить себя по тем же законам, что и всех? Аргументируйте свое мнение.
3. Какими нравственными ориентирами должен руководствоваться в жизни человек? Есть ли они у Печорина?
4. Как вы поняли выражение «утратить критерии добра и зла»? Что такое критерии? В случае затруднения обратитесь к толковому словарю. Утратил ли Печорин такие «нравственные критерии»?
Карточка №2
Спишите, расставляя знаки препинания и вставляя пропущенные буквы.
Современный исследователь творчества И. Виноградов писал Историей жизни Печорина Лермонтов ра..казал нам читателям о том, что путь индивидуализма противоречит природе человека ее действительным запросам. Он еще раз убедил нас что подли..ные и высшие радости полноту жизни живая человеческая душа начинает обр..тать лиш..там где связь между людьми строится по законам добра бл..г..родства справедливости гу..анизма. Он поведал нам о том что только на этом пути свобода воли самостоятельность решенийобрете..ная человеком осознавшим свою сув..ре..ность ра..крывает свою исти..ную цену. Так (же) как и трезвость мысли р..алистичность взглядов на мир глубокое и трезвое значение человеческого сердца.
суверенность?
2. Согласны ли вы с тем, что несчастья Печорина заключаются в его индивидуализме?
3. В чем, по вашему мнению, состоит человеческое счастье?
4. Почему Печорин не смог обрести истинного счастья? Только ли его в этом вина?
5. Что, по вашему мнению, должно лежать в основе взаимоотношений людей?
6. Всегда ли свобода, воля и самостоятельность могут принести счастье человеку?
Карточка №3
Спишите, расставляя знаки препинания и вставляя пропущенные буквы, вставляя вместо прочерков нужные слова для подтверждения мысли. Вместо (?) запишите цитату.
Печорин понял что в условиях самодержавного деспотизма для него и его поколения осмысле..ная деятельность во имя общего блага (не) возможна. Это и обусловило свойстве..ный ему безудержный скептицизм и п..симизм убеждение что жить «скучно и гадко». Сомнения опустошили Печорина до того что у него осталось только два убеждения: рождении_________ а смерть ________. Разошедшийся со «средой» к которой он пр..надлежит по рождению и воспитанию обл..чающий ее он творит жестокий суд ________________. (Не)довольный ___________страс..но жаждущий идеала но (не)вид..щий (не)нашедший его Печорин спрашивает: (?).
Морально искалеч..ный Печорин лишился добрых целей пр..вратился в холодного, _________, _________, застывшего в гордом од..ночестве мизантропа (не)навис..ного самому себе.
1. Каково лексическое значение слова скептицизм? Характерен ли он для Печорина?
2. Как понять выражение «морально искалеченный Печорин»? Согласны ли вы с таким определением, относящимся к герою? Аргументируйте свое мнение.
Карточка №4
Спишите, расставляя знаки препинания и вставляя пропущенные буквы. Вместо(?) вставьте подходящие цитаты, а вместо прочерков - нужные слова или словосочетания.
Преодолеть скуку ощутить полноту жизни Печорин может только за счет других людей: (?).
Поэтому он испытывает «(не)об..ятное насл..ждение» от страданий пр..чине..ных _________: стремит..ся добит..ся ________ наслаждаясь той властью которую он получил над __________. Ведь счастье это «насыще..ная гордость»: (?).
Вампиризм Печорина в том удовольствии.., которое он получает от страданий других людей. Его романы с женщинами не только один из (не)многих выходов его страсти к действию но та сфера жизни где человек про..вляет себя полностью обнаруживает самую суть своего характера.
Бе..мерность эгоизма Печорина про..вляется име..но в отношении.. к женщинам которых он любил как ________ либо которыми увлекался как __________ и __________. Он сам признается себе в этом: (?).
1. Согласны ли вы с тем, что Печорину свойственен «вампиризм »? Если да, то в чем он проявляется?
2. Как преодолевает скуку Печорин?
Карточка №5
Спишите, расставляя знаки препинания и вставляя пропущенные буквы.
Исследователь творчества писал Печорину чужда пошлая и унылая мизантропия мелочное самок..пание. Он слишком значителен для самолюбования. В нем не только гордое чу..ство пр..восходства над другими играющее роль защитного средства от самодовольной «толпы» но и потребность возвышения над самим собой критической оценк.. собстве..ных поступков.
1. Определите значение слова мизантропия . (Для ответа можно использовать толковый словарь). Свойственно ли это состояние Печорину?
2. В чем можно увидеть «гордое чувство превосходства над другими» у Печорина?
3. Найдите сложные слова, первая часть которых имеет корень –сам- и объясните их значение.
4. Способен ли Печорин критически оценивать собственные поступки? Приведите примеры.
Карточка №6
Спишите, расставляя знаки препинания и вставляя пропущенные буквы.
Исследователь творчества писал (Не) следует так доверчиво относится к тому что говорит Печорин хотя в нем нет (н..)позы (н..)фальши нет фраз и каждое слово искрен..е. И его пр..знаниям далеко (не)всегда можно верить. Эти самообличения свойства глубокой натуры. Они вызваны требовательностью к себе внутрен..ей чес..ность. ю человека который пр..вык смотреть действительности прямо в глаза.
1. Каково лексическое значение слова самообличение? (Для ответа можно использовать толковый словарь). Свойственно ли это качество Печорину?
2. в чем обличает себя герой? Искренен ли он? Согласен ли ты с ним?
3. Как вы понимаете выражение «внутренняя честность»? Характерна ли она для Печорина? Докажите свое мнение.
Приложение
Карточка №1.
Объясните, как строится текст-рассуждение. Используйте как образец данный текст.
Талант Пушкина не был ограничен тесною сферою какого-либо рода поэзии; превосходный лирик, он уже готов был сделаться превосходным драматургом, как внезапная смерть остановила его развитие.
Эпическая поэзия также была свойственным его таланту родом поэзии. В последнее время своей жизни он все более наклонялся к драме и роману и по мере того отдалялся от лирической поэзии. Равным образом он тогда часто забывал стихи для прозы.
Это самый естественный ход развития великого поэтического таланта в наше время.
(Комментарий: рассуждение, как тип речи, строится по типу умозаключения. Поэтому для него характерно вводное тезисное начало, использование аргументов для обоснования, объяснения тезиса и, как правило, наличие вывода. Именно так построен данный для образца текст.)
Карточка №2.
Прочитайте текст. К какому типу речи он относится? Как с помощью однородных членов автор строит цепь доказательств главной мысли? Какую роль играет последнее предложение в тексте? Какими языковыми средствами достигается его обобщающий смысл?
В области искусства, в творчестве сердца, русский народ обнаружил изумительную силу, создав при наличии ужаснейших условий прекрасную, удивительную живопись и оригинальную музыку, которой восхищается весь мир. Замкнуты были уста народа, связаны крылья души, но сердце его родило десятки великих художников слова, звуков, красок.
Гигант Пушкин, величайшая гордость наша и самое полное выражение духовных сил России, а рядом с ним волшебник Глинка и прекрасный Брюллов, беспощадный к себе и людям Гоголь, тоскующий Лермонтов, грустный Тургенев, гневный Некрасов, великий бунтовщик Толстой… Все это грандиозное создано Русью менее чем в сотню лет.
(М. Горький.)
Карточка №3
Отметьте в тексте средства художественного стиля. Как используются приемы, в том числе синтаксические средства, усиливающие эстетическое воздействие авторской речи?
Тот, кому случилось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот, наконец, мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкую бурю, но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли… Да, и штабс-капитан6 в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
Друзья, помогите мне только концовку придумать... Лев Николаевич Толстой - великий русский писатель. Он написал рассказ "После бала" уже будучи глубокимстариком, где поведал историю несчастной любви молодого человека. В основе рассказа - реальный случай, произошедший с братом Сергеем, который был влюблюн в Варвару Андреевну Корейш.В этом произведении меня привлек полковник - Петр Владиславович. Вначале мы встречаемся с ним на балу, где узнаем, что он отец Вареньки, милой девушки, в которую был влюблен главный герой. Полковник кажется нам добрым и дрюжелюбным человеком, выглядит он подстать своему чину:"Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми...подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудбю, с сильными плечами и длинными, стройными ногами".
найдите в данном тексте метафору и олицетворение1) Когда я вошѐл в новую пустую квартиру, единственный, кто встретил меня, был старый заснеженный тополь за окном, он остался от деревенской усадьбы, которая была на этом месте, и теперь, заглядывая во второй этаж, будто сказал мне: "Здравствуй", - и от белых прекрасных ветвей его в комнату лился свет, чистый, непорочный, неподкуп-ный.(2) Потом пришла весна, и однажды утром, после тѐплого ночного дождя, в окно за-глянуло что-то зелѐное, дымчатое, неопределѐнное.(3) Каждую весну повторяется одно и то же, и каждый раз это как чудо, чудо обнов-ления, и к нему нельзя привыкнуть. (4) Я долго стоял и смотрел и не мог наглядеться. (5) Теперь за окном будто поселился кто-то живой, шумел и вдруг замолкал, а во время вет-ра тихонько и кротко постукивал в окно.(6) Он жил всеми своими листьями, тысячами тысяч листьев, подставляя их солнцу, луне, ветру, дождю. (7) Он радовался жизни вовсю, каждую минуту, каждую секунду своего бытия. (8) А я, раздумывая над своей жизнью, хотел бы научиться у него этой по-стоянной радости на воле под небом.(9) На его ветви прилетали птицы, они свистели, пели свои короткие городские песен-ки, может, тополь им рассказывал обо мне, и они заглядывали в окно и ухмылялись.(10) Какое это было долгое чудесное лето в тот первый год жизни в новой комнате, с живым тополем у самого окна, какие были бесконечные закаты, и светлые ночи, и легкие сны! (11) Лишь иногда мне вдруг снилось, что я почему-то потерял новую комнату и снова живу в старой, темной и чадной, с голой электрической лампочкой на длинном шнуре.(12) Но я просыпался, и тополь глядел в комнату с чистыми, свежими стенами, и предрассветный зелѐный шум сливался с ощущением счастливого пробуждения. (13) По-том пришла осень, листья пожелтели, и в комнате стало тихо, грустно.(14) Начались осенние ливни и бури, по ночам тополь скрипел, стонал, бился ветвями о стену, словно просил защиты от непогоды.(15) Постепенно облетали листья с его ветвей, сначала с верхних, потом с нижних. (16) Листья струились ручьями, устилая балкон, и некоторые прилипали к стеклам и с ужасом глядели в комнату, чего-то ожидая.(17) И вот уже на тополе не осталось ни одного листочка, он стоял голый, черный, словно обгорелый, и на фоне синего неба видна была каждая черная веточка, каждая жи-лочка, было торжественно тихо и печально в природе, негреющее солнце светило по-летнему. (18) И, как всегда, вспоминалось детство и думалось: кто ты? (19) В чѐм смысл жизни? (20) Потом ещѐ раз была весна, и всѐ было сначала, и жизнь казалась бесконеч-ной.(21) Но однажды утром я услышал под окном звук, будто тополь мой визжал. (22) Я бросился к окну. (23) Внизу стояли скреперы и дорожные катки, которые пробивали но-вую улицу, и рабочий электрической пилой валил стоявший посреди дороги тополь.(24) И вот сверху я увидел, как дрожь прошла по всему его зелѐному телу, он заша-тался, мгновение подумал и рухнул на новую улицу, перекрыв еѐ во всю ширину шумя-щей зелѐной обвальной листвой.(25) И открылась мне краснокирпичная, скучная, голая стена дома на той стороне улицы, и с тех пор я вижу только еѐ и кусочек неба.(26) Часто вспоминается мне мой тополь. (27) И всѐ кажется, что он не исчез с земли, а где-то растѐт в лесу, на поляне, шумит всеми листьями.(По Б. Ямпольскому)
Загрузка...
